В этом году в Переделкине открылась выставка «Условия материальной независимости», которая привлекла аудиторию всех возрастов и заполнила все ленты соцсетей. Куратором выступила журналистка Анна Наринская. Поговорили с ней о том, как инфополе влияет на современное искусство, почему нам всё проще себя с ним ассоциировать и в чём на самом деле магия Переделкина.
В этом году у вас громкая выставка в Переделкине, новом подмосковном месте силы, куда все едут работать, медитировать и переключаться. Почему именно Переделкино?
Я очень не люблю выражение «место силы». Сейчас этот вопрос мне часто задают в связи с выставкой, но, конечно, Переделкино не новое место, у него есть свой миф. Городок писателей был создан в 1934 году, и уже тогда стал культовым. В «Мастере и Маргарите» описан посёлок Перелыгино (прозрачная пародия), куда все мечтают попасть, испытывая страшную зависть к тем, у кого там есть дача. Существовала и смешная пародия на Пастернака: «Цель творчества — самоотдача и переделкинская дача». Здесь были написаны и произведения Пастернака, и «Бибигон», весь второй том «Дневников» Чуковского, дневники Каверина, Катаева. В 1946 году, вернувшись из ссылки, Николай Заболоцкий сразу оказался в Переделкине и после этой своей немоты, которая у него была в заключении, именно там стал писать стихи.
Но не совсем правильно думать, что всё, что сейчас происходит в Переделкине, подхватывает этот миф. Прошлого не повторить, и это хорошо. Переделкино страшно изменилось. Как люди попадали в Переделкино раньше? Вступали в некие отношения с властью и что-то от неё получали. Сейчас люди вступают в отношения с деньгами, — а в нашей стране это тоже завязано на отношениях с властью — и просто покупают там жилье. Это совершенно другое место, и то, что там остался дом творчества, в котором (тоже не без помощи олигархов) устраиваются творческие мастерские и резиденции, подхватывает эту традицию, но не повторяет её. Знаете, вот есть книга «Три мушкетёра», а следующая её часть какая? «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя». Это уже новый роман.
А новая переделкинская публика не заинтересована в подхвате традиции, в продолжении культурного диалога?
Заинтересована. Во многом из-за этого люди и покупают там недвижимость: они хотят быть частью истории. Знаете, я ещё, кроме этой выставки, участвовала с Александром Бродским в создании музея «Полторы комнаты» в Петербурге. Это место — о пустоте, там ничего нет. Всё опирается на одноименное эссе Бродского. В нём он говорит, что, когда люди умирают, в место, где они жили, попадает «нейтронная бомба памяти». Эта фраза отчасти описывает и Переделкино.
Переделкино в новом виде — творческая лаборатория для писателей, драматургов, переводчиков, основанная на западном опыте. И мне это очень нравится. Я против того, что всё должно быть «как при дедушке».
«Я против того, что всё должно быть „как при дедушке“»
Ваша выставка «Условия материальной независимости» — очень инстаграмный проект. Каждый находит в нём что-то, с чем просто себя отождествлять. Кажется, что сегодня искусство ещё плотнее, чем раньше, работает с ассоциациями, особенно простыми, бытовыми. Почему так?
Вы очень точно сказали. Искусство становится более спектральным. Я это воспринимаю так: человек, который видит «Чёрный квадрат», всё равно что-то чувствует. То, что он ржёт и говорит: «Я тоже так могу» — это тоже чувства, тоже реакция. Но мне кажется, что искусство сейчас, особенно совриск, — это такая философия или даже антропология, которая переведена в ощущение. Наверное, это звучит банально, но мы видим, что все современные художники пытаются заставить нас что-то почувствовать, и это часто связано с установкой, к которой я очень уважительно отношусь.
На выставке мы хотели сделать 10 комнат (на самом деле там их девять плюс сортир и лестница), в которых человек должен что-то пережить. Я делала выставку с художником Иваном Лунгиным и художницей и сценографом Женей Ржезниковой. Она много работает с Дмитрием Крымовым, поэтому выставка получилась очень театральная, увлекательная для детей, а это редкость.
У нас была история: восьмилетняя девочка ходила-ходила, а её родители прямо изнылись уже, не знали куда деться, сидели в баре (я специально договорилась с Переделкином о том, что внизу бар — конечная точка просмотра). И потом эта девочка подходит ко мне и говорит: «Так интересно, но почему же так мрачно?» И это очень точно, я страшно рада, что она именно так это почувствовала. Я хотела сделать интересно, но не хотела притворяться, что Переделкино — какое-то миленькое место. Оно никогда таким не было.
Хотелось, чтобы наша выставка имела какое-то отношение к правде. Из Переделкина увезли и Бабеля в 1937 году, да и многих ещё увезли и репрессировали — прямо с дач. Там повесился Шпаликов. Не просто же так он выбрал место, правда? Там проходила вся травля Пастернака, когда его исключили из Союза писателей.
Тут я уже должна выйти из клозета и сказать, что в детстве жила в Переделкине, как раз в сторожке у Чуковских, потому что мои родители были ближайшими друзьями Лидии Корнеевны Чуковской. Я очень её любила и дочку её, внучку Чуковского, Елену Цезаревну. У Лидии Корнеевны Чуковской есть замечательные слова: «Такое место это чудесное, Переделкино, любимое, трогающее, важное, но как выйдешь на улицу, сразу такую гадость встретишь!» Это про советских писателей, которые исключали её из Союза писателей. Это место жертв. Сколько людей променяло свой талант на комфорт! Мне кажется, эта история очень созвучна нашему времени.
Как вы думаете, социальная, политическая деятельность, активизм всегда были тесно связаны с искусством? Как это проявляется сегодня? Можно ли быть приличным человеком, не будучи активистом?
Я всё время задаю себе этот вопрос. У моих родителей, например, отношения с советской властью заключались в том, что они ни в чём не участвовали. Мой отец, поэт и переводчик Анатолий Найман, секретарь Ахматовой в своё время, не был членом Союза писателей, даже в каком-то там Литфонде не состоял. Не потому, что его не брали, — он сам не вступал. Все отношения с официальной властью свёл к минимуму. Следующее поколение людей, таких как Цой, для них и это уже было много, они просто в кочегарке работали.
«Мы сейчас почти дошли до того, чтобы не быть замешанными в гадости: нарушении человеческих прав, издевательствах над людьми, провозглашении каких-то отвратительных ценностей»
Есть такое евангельское выражение: «накладывать бремена неудобоносимые». Вот пошёл Лёша Беленкин к суду «Мемориала», встал с невиннейшим плакатом «Мы — мемориал», и сейчас он 25 суток сидит в Сахарове. Я бы очень хотела быть активистской, но не знаю, как далеко может простираться мой активизм сейчас, если я не очень хочу платить штраф в миллион или ещё что-то такое. Вот как можно требовать от людей сидеть в КПЗ? Я не могу требовать этого даже от себя. Но этот вопрос постоянно со мной.
Что для вас понятия нового искусства и новой культуры? Почему эти термины сегодня настолько распространены? И кто они, художники нового поколения?
А почему обязательно нужно, чтобы что-то было новым? Вот посмотрите, «Чёрный квадрат» остаётся самым авангардным произведением искусства в мире, ничего авангарднее пока не придумали. Буквально вчера я была на выставке художника нового поколения Егора Плотникова, который рисует пейзажи. Хорошие, мне понравились.
«„Чёрный квадрат“ остаётся самым авангардным произведением искусства в мире, ничего авангарднее пока не придумали»
Мы же не будем себе врать и говорить, что художники нового поколения — это активисты, или художники, которые работают со своим телом, или что-то в этом роде. Да, есть какие-то радикальные люди, которые что-то делают про общество, про себя, занимаются экспериментами, но это же только часть искусства. Возможно, есть какие-то технические вещи, NFT или ещё что-то, чего я просто не понимаю. Если говорить про NFT, оно всё оказалось описано Пелевиным, нашим пророком, в романе «iPhuck 10», где как раз центральная линия — понять, что есть подлинник перформанса.
В одном из интервью вы говорили, что в Москве менее жадные до обсуждения люди, а в провинции дискуссия идёт живее и людям больше хочется участвовать в культурных процессах. Ситуация осталась такой же?
Москва, конечно, очень избалованный город, здесь происходят невероятные вещи, особенно сейчас, в пандемию, когда вот это онлайн-говорение стало невероятно популярным. И в Москве, и в Петербурге существует некоторая столичная перспектива взгляда на огромное количество вещей. Я сейчас вслед за выставкой про евреев делаю новый проект. Долго разговаривала об этом с Псоем Короленко, и он очень интересно рассказывает, что у нас есть понимание «одесской школы», «одесской музыки». Но это такая имперская, московская, столичная перспектива, потому что люди в Одессе видят эту музыку разной. Поэтому перспектива людей, которые живут не в Москве, ужасно интересна.
Рейтинг публичного интеллектуала, он сейчас растёт?
Я не тяну на публичного интеллектуала, у меня нет сил поддерживать вокруг себя какой-то медийный бассейн: нужно иметь подкаст, ютуб-канал, постить в фейсбук, инстаграм и лучше иметь телеграм-канал тоже. Вот на это всё у меня сил нет. Посмотрите на успехи самых разных людей: Ещёнепознер, канал Кати Гордеевой, канал Гали Юзефович, невероятные подкасты, которые выпускают Катя Кронгауз и Андрей Бабицкий.
Не знаю про статус, но, давайте так глупо обозначим, диалоги об условно умном, о проблемах, о литературе — это востребовано. Может быть, это востребовано не так, как мне бы хотелось, может, мне бы хотелось умнее, тоньше, но поскольку я сама этим не занимаюсь, то не мне же говорить, правильно?
А вы сами ощущаете потребность оградиться от какой-то информации, не только её не производить, но и не потреблять?
Да. Но это связано не с мрачностью информации, которая окружает, — не то, что я бы хотела отгородиться от информации по делу «Мемориала», я бы хотела, чтобы этого дела не было, — но вот какие-то сотрясения воздуха, которые постоянно возникают из-за информации, в виде бесконечных тредов в фейсбуке… У меня на это нет сил.
«Я восторгаюсь людьми вроде Антона Долина, который и в тредах участвует, и делает бесконечно много, но, вероятно, все мы по-разному устроены»
Вы много раз говорили, что после того, как перестали быть в публичном поле литературным критиком, позволили себе роскошь перечитывания. Что бы вы посоветовали перечитать на новогодних каникулах?
Для начала посоветую книгу, которую я не перечитала, а недавно прочла. Это книга Ольги Токарчук «Бегуны», которая входит в нобелевские лауреаты. Я совершенно ею заворожена, это просто прекрасный роман, это обилие маленьких историй, впечатлений, размышлений. И она очень хорошо переведена на русский Ириной Адельгейм. Меня вообще очень привлекает такого рода литература, я это описываю так: какой-то прекрасный и умный человек вышел на прогулку, он идёт по всяким замечательным местам, и в голове у него роятся разные мысли, связанные с тем, что он читал, пережил. Как будто ты находишься в его голове и слышишь эти мысли.
Того же типа совершенно чудесная книга Альфреда Мангеля «Любопытство», или Маши Степановой «Памяти, памяти», и книги Винфрида Георга Зебальда, с которым Токарчук сравнивают. Чтобы её прочесть, не нужно высшее образование. Очень много современной литературы, зависшей между романом и философским трактатом, она требует от тебя невероятной образованности. А вот эта книга нет, ты можешь быть обычным, но с тобой прекрасный, умный человек разговаривает.
Всем очень советую перечитать «Дневники» Корнея Чуковского. Это два тома, они совершенно замечательно устроены, невероятно интересные! Я помню, как Елена Цезаревна Чуковская их издавала и выбросила оттуда все сплетни, чтобы никого не обижать, что очень жалко, наверное. Особенно рекомендую второй том, который начинается с тридцать какого-то года — и до смерти Чуковского в 1968 году. С одной стороны, это увлекательнейшее чтение, потому что там всё время что-то происходит: травля Пастернака, приезд Исайи Берлина, философа, которому посвящена «Поэма без героя» Ахматовой. Ты всё время сравниваешь и удивляешься: так, в каком году это было написано? Это абсолютно про сегодня и очень захватывающе.